JAN GARBAREK
 Вряд ли нужно специально представлять нашего сегодняшнего собеседника. Ян Гарбарек — попросту один из лидеров европейского джаза, а в 70-80-е годы — вероятнее всего, и вовсе единоличный лидер. И вот, благодаря содействию компании "Богема Мьюзик" и менеджера Яна— Алана Броуча, мы набираем номер Яна Гарбарека в Осло. Начать, кажется, лучше всего с комплиментов...
Пожалуй, вы принадлежите к числу наиболее культовых импровизирующих музыкантов в России — причем почти не выступая в нашей стране. Насколько мне известно, вы приезжали в Москву только однажды?
Так и есть. Это было году в 1979-м. Там было два концерта, по-моему. Народу было совсем немного, потому что эти концерты были организованы по линии какого-то культурного обмена или что- то в этом духе (Ян играл в Доме дружбы с народами зарубежных стран, а также в одном из общежитий МГУ, где в зале не было вообще почти никого — автор.). Кроме того, это был очень необычный проект — я тогда сотрудничал с прекрасным норвежским поэтом, его имя Ян-Эрик Волд. Это было соединение импровизационной музыки и звучащей поэзии. Был еще джем-сейшн, там было довольно много публики.
Меня удивило, как твердо вы повторяете в различных интервью, что не слушаете свои старые записи.
Вы знаете, мне трудно это сформулировать точно... Перед каждой записью я провожу много времени с той музыкой, которую собираюсь записать. Я репетирую, играю один, с группой, обдумываю музыку. Потом — запись. И все, дело сделано. Надо двигаться дальше.
И потом, когда я слушаю свои старые записи (а иногда все-таки приходится, когда я должен освежить в памяти какие-то детали), я обнаруживаю, что почти не слушаю собственно музыку — я словно бы вновь оказываюсь в студии, вижу, как музыканты играли все это при записи, какая была погода за стеклом, в какое время года все это было — короче, все обстоятельства записи приходят мне на ум. Так что — нет, я не слушаю свои старые записи.
Многие считают, что своеобразие вашего звучания — в такой же степени результат работы звукорежиссера Яна-Эрика Конгсхауга, в студии которого вы так много работали, как и вашей. Правда ли это?
Боюсь, в том, как я звучу, виноват я один. Хотя, да, я работаю с Яном-Эриком с тысяча девятьсот... о, с конца шестидесятых, это началось еще до эры ЕСМ. Мы с ним старые друзья — с тех самых пор, как оба еще совсем молодыми музыкантами начинали играть здесь, в Норвегии. Возможно, вы знаете, что он — не только великий звукорежиссер, но и превосходный гитарист. Когда Манфред Айхер, только что создавший фирму ЕСМ, позвонил мне и предложил запись. он попросил меня заказать в Осло студию и найти хорошего звукоинженера. Я сразу подумал о Яне-Эрике. Ведь у него, как у музыканта, прекрасный слух и глубокое знание того, как делается музыка. Именно так началось сотрудничество Манфреда Айхера и Яна-Эрика Конгсхауга, которое определило звучание ЕСМ, и за создание этого тандема несу определенную ответственность я и мой тогдашний квартет. Хотя, конечно, мы ни о чем таком тогда не думали, для нас просто было естественным позвонить именно Яну-Эрику.
Мне нравится подход Яна-Эрика. Его манера записи с самого начала хорошо согласовалась с тем, чем были заняты наши головы — наша основная идея заключалась в создании пространственного звучания, воздушного звучания, мы использовали длинные ноты, паузы, своего рода пустые звуковые пространства. И я думаю, что эта манера, этот звукорежиссерский подход Яна-Эрика — и продюсерский Манфреда Айхера — сформировались в те первые годы работы ЕСМ совершенно естественно, под воздействием как раз вот этих идей. В немалой степени потому, что оба они музыканты. Ян-Эрик прекрасно чувствует взаимодействие инструментов, он понимает, как один инструмент может оставлять пространство для другого инструмента, как звучание одного инструменталиста может воодушевлять другого инструменталиста, он слышит, как должны для этого звучать инструменты.
А каков продюсерский подход Манфреда Айхера?
Он тоже музыкант, то есть был музыкантом когда-то. Он обладает глубочайшими знаниями по всем направлениям европейской классической музыки и по джазу. Я уверен, что он хорошо знает и другие виды музыки. И у него всегда много продюсерских идей — и по звучанию, и по концепции альбома. Он, как бы это выразиться, продюсер интенсивного вовлечения. Вы знаете, есть продюсеры, которые ко всему подходят очень расслабленно, которым нравится все, что вы играете, которым, кажется, все равно, что бы вы ни сыграли. Манфред принадлежит к другому типу, он глубоко вовлечен во все аспекты работы над записью и активно в этом процессе участвует. Должен сказать, что я предпочитаю именно такой стиль работы. Мне нравится, когда продюсер активно участвует в работе.
Некоторые музыканты даже называют его диктатором.
Ну, я не могу так сказать, я это так не ощущаю. Хотя, конечно, есть музыканты, которые приносят в студию музыкальные идеи, которые... ну, неудобны, некомфортны для Манфреда, и он пытается внести какие-то изменения. У него свое видение, ведь он ответствен за все, что выпускает его лейбл. Дело в том, что у многих музыкантов как бы несколько лиц, им одинаково интересно играть, скажем, и что-то на грани классики, и немного фанка, а Манфред обычно заинтересован только в определенной стороне творчества артиста. Он настаивает на том. чтобы в записи присутствовала именно та из сторон творчества артиста, которую люди ожидают услышать на диске, вышедшем именно на ЕСМ. Конечно, могут возникать трения, особенно если артисты подготовили к записи материал, который, по мнению Манфреда, эстетически не укладывается в рамки стилистики ЕСМ. Но для меня как раз тут все в порядке. Я с Манфредом чувствую себя полностью комфортно. Ведь мы выросли вместе, и вся эта эстетика сформировалась, когда мы вместе работали.
Сколько альбомов вы сделали вместе?
Даже не помню. Шестнадцать или семнадцать, наверное. Плюс к тому, он много приглашал меня участвовать в записях альбомов других артистов. Таких записей около пятидесяти, я думаю.
Вы выступаете с Jan Garbarek Group — с Эберхардом Вебером на контрабасе, Мэрилин Мазур на ударных и Райнером Брюнингхаузом на клавишных. Насколько я понимаю, этот квартет существует довольно давно?
Больше пятнадцати лет.
Вы не устали друг от друга?
Конечно, когда столько лет так много путешествуешь с одними и теми же людьми, вместе с ними проходишь через одни и те же трудности, неизбежно возникают какие- то трения. Но время и совместный опыт учат терпимости. К сегодняшнему дню мы уже очень хорошо притерлись друг к другу и к этой работе. Главное тут — относиться к группе как к своего рода семье и не терять творческого начала, когда играешь, и тогда все будет продолжаться и продолжаться — к всеобщему удовольствию.
Почему именно эти музыканты так долго входят в состав вашей группы?
Ну, во-первых, потому, что все они — великие музыканты! Во-вторых — и это очень важный вопрос для меня, как для того, кто принимает решение — их подход к музыке очень разный, что очень важно, если музыканты работают вместе. Их вклад в конечный результат должен работать на разнообразие, они должны привносить в музыку не одинаковые, а разные личностные элементы. И при этом они должны хорошо понимать те идеи, которые я хочу донести до слушателя, и работать на их реализацию.
А как вы могли бы сформулировать идею, которую должна донести до слушателя Jan Garbarek Group?
Это одновременно очень сложно и очень просто... Если говорить просто, то я стараюсь играть то, что мне самому нравится слушать. Но здесь как раз начинается сложность с определением, потому что то, что мне хочется услышать — это каждый раз что-то другое. Мелодии, которые я пишу, звуковые краски, которые я ищу... Но нынешний состав пока что способен каждый раз создавать именно ту комбинацию, которую я хотел бы слышать.
Но это ведь не единственный ваш проект сейчас.
Да, конечно. У меня два основных проекта, каждый из которых существует много лет. Кроме квартета, это еще мое сотрудничество с Хиллиард-ансамблем. В прошлом году' я очень много гастролировал с обоими проектами. В этом году мы завершили тур в середине апреля.
У вас было много проектов с этническими музыкантами со всего мира. Это был определенный период Вашего творчества, который уже кончился, или Вы продолжаете работать в этом направлении?
Скажем так: я не думаю, что этот период завершился, просто получилось так, что сейчас я временно этого не делаю. Дело в том, что работа с Хиллиард-ансамблем занимает очень, очень много времени. Плюс к тому у меня квартет. То и другое в сумме дает полный день занятости, если не больше. Несколько лет у меня просто не было возможности заняться чем-либо еще. Но это не значит, что мне не хотелось бы продолжать это.
Вы ведь в своей работе затрагивали, помимо норвежской, много других этнических культур: пакистанскую, индийскую... какие еще?
Можно, конечно, подойти к этому так, но я предпочитаю определять иначе, в более индивидуальном ключе: мне посчастливилось работать со множеством в высшей степени индивидуальных музыкантов, которые были родом из тех или иных частей света. В наши времена, конечно, развитие средств связи делает такое сотрудничество более простым. Но, возвращаясь к вашему вопросу... я работал с представителями фольклорных культур североамериканских и южноамериканских индейцев, африканской, австралийской, большинства европейских...
Есть ли что-то общее между этими музыкальными культурами?
Безусловно, и это именно тот угол, под которым я смотрю на эту проблему. Общие элементы есть во всех направлениях народной музыки — а значит, и всей музыки вообще, потому что все музыкальные культуры коренятся в народной музыке. Эти элементы очень похожи во всем мире. Дело в том, что эти элементы связаны с самими свойствами нашей физиологии, с самим строением нашего тела: что мы способны услышать, звуки какой частоты мы способны различать, какие ритмы способны узнать, и так далее. Все это общее у всех людей, а значит — связано с самой природой человека. Все музыкальные культуры — выражение этой природы. И если ты находишь понимание с другим музыкантом на уровне твоей человеческой природы, совершенно неважно, откуда он родом географически, какую культуру представляет, на чем играет и так далее.
Вы и сам представитель сразу двух культур, так сказать: ведь ваш отец — поляк. Вы изучали свои польские корни?
Не так много, как хотел бы. У меня не было особых возможностей для этого. Долгие годы это было не так просто из-за разницы политических систем. В последние годы, конечно, я мог бы уделить этому больше времени... Но я всегда помню об этом. У меня всегда был определенный интерес к польской культуре. Я впервые оказался в Польше, только когда мне исполнилось 14, и я не говорил по-польски ни тогда, ни сейчас, так что все это не так просто. Хотя я старался ездить туда. Помню, как в 1966 году в четыре утра в джаз-клубе в Варшаве играл джем с чешским басистом Иржи Мразом, еще до того, как он уехал и стал Джорджем... Но мне не удается послушать достаточно много польской музыки. Видите ли, если где- нибудь в Европе вы идете в магазин грампластинок, то там будет пять метров бразильской музыки, пять метров африканской, пять метров азиатской, но если вы будете искать там польскую музыку, то вряд ли много найдете. Возможно, при следующей поездке в Польшу мне удастся пополнить свою фонотеку.
А как насчет русской музыки?
Я о ней тоже не так много знаю. Я думаю, поскольку Россия — огромная страна, в ней должно быть несколько разновидностей фольклорной музыкальной культуры, музыки разного происхождения, разных оттенков. Но я почти ничего не знаю, кроме общеизвестных клише, вроде балалайки.
Я с удовольствием изучал бы русскую музыку! Я только что был в Корее и сказал им, что не очень хорошо знаю современную и старинную корейскую музыку. И мне подарили компакт-диск, который я сейчас, вернувшись домой в Осло, крайне внимательно слушаю. Это так интересно и увлекательно, что я написал им, что хотел бы услышать еще — и теперь они выслали мне еще пять дисков! Это атональная музыка, почти как японская, но там есть один музыкант, который играет в старинном стиле на инструменте вроде кото, японской арфы. Так вот он играет вполне тональную музыку в очень интересном стиле, вроде корейского сельского блюза! Я очень заинтересован этим...
Традиционный вопрос — из разряда "тупых", но необходимых: ваши ближайшие планы?
Определенных планов нет, хотя запись делать уже пора — прошло несколько лет с тех пор, как я что-либо выпускал. Пока я на стадии выбора концепции — думаю, каким составом сыграть, какого типа может быть эта музыка и т.п.
Из какого списка вы выбираете?
Моя беда в том, что выбор слишком велик — это может быть все, что угодно, от полноразмерной симфонии для большого оркестра до сольного саксофона, и в промежутке между ними может быть все на свете. Пока я склоняюсь к мысли записать небольшой состав. Но окончательные решения еще не приняты.
Это будет для ЕСМ?
Безусловно. Работая с ЕСМ, я могу делать все, что хочу, и тогда, когда хочу. У меня как бы картбланш от Манфреда Айхера. После стольких лет он доверяет моему вкусу, моим решениям. Ну, и мне легко и привычно работать с ЕСМ, потому что я всегда точно знаю, на какие ресурсы могу рассчитывать в работе. Это как у Сент-Экзюпери в "Маленьком принце": король должен отдавать разумные повеления, и тогда они будут исполняться — ты можешь приказать солнцу сесть, но, чтобы оно послушалось, ты должен точно знать, когда оно должно сесть.
Есть легенда, что вы начали играть на саксофоне после того, как услышали Джона Колтрейна по радио, и что вы научились играть еще до того, как взяли в руки инструмент. Так ли это?
Я не хотел бы возводить все это в ранг мифа — тем более что все это так и есть. Я вовсе не интересовался музыкой, когда был ребенком. Я любил играть с друзьями в футбол и кататься на лыжах, вот и все. Но вот в один прекрасный день я вернулся домой после школы и услышал по радио музыку. Я не знал, что это было. Но то, что я услышал, привело меня в восторг. Это была последняя пьеса в "Джазовом часе" норвежского радио, который выходил тогда раз в неделю. Тогда я отправился в магазин и купил несколько джазовых пластинок, которые меня ужасно разочаровали — потому что они не звучали как то, что я услышал по радио. Мне пришлось провести целое расследование, чтобы узнать, что именно я услышал. Это оказался Джон Колтрейн, и я купил этот альбом. Это была пластинка Giant Steps, и пьеса, которая так поразила меня, называлась Countdown. Довольно странно, что именно эта пьеса могла так восхитить 14-летнего мальчика!
Интересно, что продюсер Майкл Кускуна вспоминал, как примерно в том же возрасте ходил слушать Джона Колтрейна в клуб Blue Note, где была специальная галерея для несовершеннолетних, и со своими друзьями ТАНЦЕВАЛ под музыку Колтрейна — для них, говорит он, это звуковое переживание было сродни heav metal.
Да-да, верно-верно! Я не так хорошо знаю heavy metal, но ошеломляющая сила музыки Колтрейна была определенно сродни этому. Правда, ее источник — вовсе не мощь и не сложность его музыки, это - его глубочайшая духовность, которая прорывается из каждой сыгранной им ноты, как бы сложно и запутанно ни бы ло то, что он играет. Это — основа основ межличностной связи, общение на уровне человеческой души. Это — во всем, что он играл.
Вы когда-нибудь видел! его живьем?
Да, один раз. Здесь, в Осло - он выступал здесь однажды. Это был концерт в болышом спортивном зале. Я думаю, это было в 1963-м или около того. Для меня это было фантастическое переживание, что-то не от мира сего, я чувствовал себя так, будто смотрю фильм.
Вы говорили с ним?
Нет, нет, нет, ни в коем случае! Я не посмел даже приблизиться к нему. Это было бы все равно, что заговорить с Богом. Но я навсегда сохранил воспоминание об этом концерте в самой глубине моей души.
Я тогда постоянно oщущал его музыку. Каждый день, перед тем как идти в школу, даже до завтрака я по часу слушал его.
Как только я выяснил, что то, на чем он играет — это тенор-саксофон, я стал умолять своих родителей подарить мне тенор-саксофон. Мы жили тогда в жилищном кооперативе, и это было не так просто, потому что тенор-саксофон — довольно шумный инструмент.
Соседи не были счастливы?
Да нет, выяснилось, что в конце концов они не так плохо к этому отнеслись. Но мне потребовалось шесть месяцев, чтобы все-таки выпросить инструмент. И это был очень старый саксофон, его еще надо было отремонтировать, что тоже заняло недели две-три. Но у меня уже был самоучитель, и я изучал положение пальцев при игре, nока инструмент покупали и ремонтировали. Я вообще ничего не знал о музыке тогда, но аппликатуру выучил очень легко. И поэтому, когда саксофон наконец появился у нас дома, я почти сразу смог сыграть на нем какие-то простые мелодии.
Вы все еще слушаете Колтрейна?
Да нет, довольно давно уже не слушал... Дело в том, что некоторые его записи, особенно альбом Майлса Дэвиса Kind Of Blue с его участием, постоянно звучат везде — в вестибюлях отелей, в кофейнях, в Азии, в Европе... Так что немного Колтрейна я слышу на заднем плане постоянно.
Ну, это лучше, чем слышать на заднем плане Кенни Джи.
Тогда уж лучше вообще ничего не слышать! Дело в том, что каждый раз, когда я слышу Колтрейна, он целиком захватывает мое внимание. И мне вовсе не хочется, чтобы он звучал в лифте! Но, когда бы я ни слышал его, он всегда поражает меня. Его музыка всегда невероятно глубока и превосходно сыграна.
Какого рода музыку вы вообще сейчас слушаете?
Ну, это вещи преходящие, ничего постоянного... Ну, вот только что у меня появился этот корейский альбом, который я уже упоминал, и еще один — выпущенные на ЕСМ народные мелодии в исполнении скрипичных дуэтов. И еще довольно много классической музыки — я имею в виду, современной, вроде Стравинского. Уже много лет я очень люблю слушать музыку такого рода. Кроме того, у меня есть периоды небольших, так сказать, инфекционных заболеваний — когда я заражаюсь музыкой одного композитора или музыканта и слушаю ее всю, потом это проходит, и наступает период другой инфекции.
У Вас своя фонотека или вы берете записи слушать у кого-нибудь?
У меня довольно приличное собрание CD и старых виниловых LP, так что почти все, что я слушаю — это моя собственная фонотека.
Как много вы занимаетесь на инструменте?
Недостаточно много, конечно. Но я стараюсь соблюдать баланс между собственно игрой на саксофоне и работой над музыкой в других формах. Не думаю, что это сильно украшает меня как инструменталиста, но играю я немного, от одного до полутора часов в день. Во время турне я вовсе не занимаюсь, но зато каждый вечер играю концерт. Есть также периоды, когда я пишу музыку и вообще почти не нахожу времени позаниматься. Но перед записью или гастролями я, конечно, нахожу пару часов в день для занятий.
В чем заключаются эти занятия? Что вы играете дома?
Самые простые, базовые вещи — гаммы, арпеджио. Краеугольные камни инструментализма. Ну, а под конец я могу подурачиться, поимпровизировать немного, обыграть какие-то аккордовые замены, поизобретать какие-то звуки. Но это для меня не главное в занятиях; главное — это поддерживать мускулатуру амбушюра и подвижность пальцев, поэтому мои занятия обыкновенно звучат очень скучно. Это как поднятие тяжестей в спортзале, чтобы мышцы не дрябли, понимаете? Чтобы быть готовым к любой работе.
На каком из ваших инструментов Вы больше занимаетесь?
В последний год я много гастролировал с Хиллиард-ансамблем, поэтому в основном это был сопрано-саксофон: в моей программе с ними много музыки для сопрано. Но тенор по-прежнему остается моим любимцем. Я всегда рассматривал именно тенор как свой основной инструмент и стараюсь поддерживать свой уровень на нем. Вообще отношения с инструментом — это очень интимная вещь. Это такие, знаете... отношения на грани любви и ненависти. Когда на инструменте все удается, все играется легко — жизнь кажется усыпанной розами. Когда наоборот — это очень трудно и тяжело.
Однажды я слышал, как Джеймс Муди на мастер-классе сказал: "Иногда мне кажется, что я женат на саксофоне".
Да-да, именно так. Только хуже. От семьи уезжаешь на гастроли, потом возвращаешься, отношения кажутся обновленными. Саксофон отличается от семьи тем, что ездит с тобой и на гастроли тоже!
Ян Гарбарек дал это интервью на эксклюзивных условиях главному редактору сервера Джаз.Ру Кириллу МОШКОВУ.
Читать: Ян Гарбарек
Опубликовано: БНИЦ/Шпилькин С.В. Источник: Jazz-Квадрат, №4,2002
Jan Garbarek
|
Сделать стартовой 
Поставить закладку 
Поиск по сайту 
Карта сайта 
Наши баннеры 
Обратная связь
