Праздники в Норвегии	Искусство Норвегии	Статьи о культуре
Фотоальбом Норвегии	Архитектура	Театр Норвегии
Наука Норвегии	Живопись Норвегии	Национальная кухня Норвегии
Фольклор Норвегии	Культура и искусство в норвежской школе	Национальный костюм

"Пер Гюнт". Генрик Ибсен

Пер Гюнт

Перед пришествием чакравратина, мессии, того, кому суждено повернуть колесо, принеся огонь с небес на землю, приходят те, кто готовят его приход. Мессией прошлого эона был Иисус, и мы знаем, что предсказание о его приходе было в стенаниях ветхозаветных пророков. Но только ли они?

Русские философы серебряного века соотносили Иисуса с Дионисом. Не вдаваясь в подробности, можно сказать, что общего действительно много – превращение воды в вино, въезд в Иерусалим на осле (животное Диониса) и чествование пальмами и кипарисами (растения Диониса), притчи про виноградную гроздь, страдание, смерть и триумфальное воскресение. Есть версия, что причиной безумия Ницше было осознание парадоксального единства проповедуемого им антихриста Диониса и самого Иисуса, потому в бреду он часто говорил о «Дионисе распятом».

Из трагиков античности особенно интересен Еврипид. Трагедии Эсхила и Софокла универсальны, трагедии Еврипида индивидуальны. Мистерия общности сменяется трагедией индивидуальности. «Бог из коробки» - прием, который является до некоторой степени компромиссом с торжествующим на тот момент духом времени. До Эврипида театр соединял, с Еврипида – разделял. Можем ли мы сказать, что Эсхил и Софокл творят в эоне Исиды, Еврипид – уже в эоне Осириса с его трагедией индивидуального Я и смутной надежной на искупление?

Трагедия Еврипида «Вакханки» повествует о Дионисе, но с тем же самым основанием мы можем определить её как особого рода предчувствие осирического эона и Иисуса. Я стал задумываться над этим, когда прочитал в работе Камиллы Палью «Личины сексуальности» ряд прямых соответствий между Дионисом в указанной трагедии и Иисусом.

В прошлом Осирис, сейчас Гор. Вопрос, который мы ставим, следующий: если сама схема эонов хоть и не тождественна, но подобна, можем ли мы найти таких же предтеч, которые чувствовали появление Мастера Териона и свидетельствовали о его предстоящем приходе, возможно, сами о том не подозревая? Наш ответ – да!

Одним из самых интересных драматургов девятнадцатого века был Генрик Ибсен, чье творчество изобилует весьма интересными для анализа параллелями с законом нового эона, и тем, кто его принес. Генрик Ибсен является одним из самых интересных и несправедливо забытых авторов конца девятнадцатого века. Читая публицистику русских символистов, можно заметить, что имя Ибсена постоянно упоминается наравне с Ницше. Как это не покажется несправедливым, но Ибсен, в отличие от Ницше, сейчас практически недоступен читателям, и последнее собрание его сочинений выходило в 1954 году (которое я с диким трудом достал у букинистов).  К счастью, в Интернете можно найти практически полное собрание его пьес, было бы только желание.

Ибсена роднит с Ницше тот самый индивидуалистический бунт, тотальный мятеж духа против серой посредственности. Первое его произведение – заявление на произнесение Слова – пьеса «Катилина». Этот персонаж римской истории, в общепринятом мнении предстающий как символ худшей порочности, в изображении Ибсена является не мерзавцем, но напротив – благородным, трагическим героем. Эта первая пьеса создала путь Ибсену, путь индивидуалиста, мятежника и нарушителя правил. Но, в отличие от Ницше, ибсеновский мятеж шел не к прославлению инстинкта, а к прыжку к духу, к трансгрессии.

Важное различие между позицией Ибсена и Ницше в отношении к женщине. Печально известное «идешь к женщине – бери плетку» и «мужчина для войны, женщина для мужчины» цитируют даже те, кто далёк от философии. Ибсен, напротив, исповедует своего рода культ женщины, он верит в то, что женщина сбросит оковы бессознательности раньше мужчины и что её путь не менее индивидуален.

Это особенно ярко отразилось в двух его произведениях – «Женщина с моря» и «Кукольный дом». В первом преуспевающая пара супругов сталкивается с тем, что приезжает давний возлюбленный жены, «с моря», который хочет её увести прочь. Этот возлюбленный – типичный «человек инстинкта», «варвар», полная противоположность её мужу-интеллигенту. Обычная динамика подобных сюжетов, как правило, необоснованно трагична, и в итоге женщина либо обречена погибнуть, либо уехать с доблестным покорителем. Её метания, которые воспринимаются как ужас неизбежности, вдруг оказываются поиском своей нераскрытой индивидуальности: как только муж готов смириться с её выбором и дать ей полную свободу, обнаруживается, что «человек с моря», то есть неинтегрированный анимус, не более чем миф, и она остается с мужем. Сюжет при столь беглом описании может показаться банальным, но его неожиданность и мятежность в том, что всячески подчеркивается именно индивидуальность жены, которая должна быть освобождена, и её возможность остаться с мужем появляется только после того, как он осознанно её отпускает.  Ключ к пьесе в том, что он находит в себе силы преодолеть «комплекс патриарха», то есть свои социальные и биологические права хозяина, которые ядом проросли от осирического эона.

В «Кукольном доме» финал оказывается прямо противоположен – главная героиня, увидев, что её жизнь с мужем – иллюзия, которая закрыла ей путь к развитию, и вся домашняя идиллия – не более чем кич, разрывает отношения с мужем, и, оставив детей, уходит. Здесь акцент пьесы в конфликте в душе женщины между биологической функцией и индивидуальностью, и Ибсен – первый из мужчин – осмеливается стать на сторону индивидуальности женщины, разрушая биологическое рабство, и уже  в этом он истинный предтеча нового эона.

Эти обстоятельства мы должны учитывать, оценивая значимость наследия Ибсена для культуры. Он фактически первый воскрешает идею свободной и индивидуирующейся женщины, которая подчиняет биологическую детерминацию. До него ничего подобного не было, и женщина была плотно вписана в патриархальный контекст полной биологической подчиненности и против этого практически не бунтовала. Новая идея, новая стратегия бытия, новая система ценностей была привнесена Ибсеном, и то, что это забыто, является печальным упущением.

В этом отношении мы должны вспомнить отношение к женскому началу в традиции Телемы, которым она резко отличается от большинства традиций. Пожалуйста, проанализируйте цитату.  В главе III «Книги Закона» (стих 11) сказано: «Пусть женщина опояшется мечом передо мною». «Эта женщина – Венера, и теперь она в Новом Эоне; она больше не является лишь сосудом для мужчины, но вооружена и воинственна».

Таким образом, Ибсен оказывается ближе к духу нового Эона, чем Ницше, хотя несправедливо забыт на данный момент.

Вертикальность Ибсена подчеркивается тем, что частым трагическим финалом его пьес является уход героя-мятежника в горы. Это – основной лейтмотив его творчества, постоянно повторяемый сюжет, генеральный импринт:  вертикальность, попытка выйти из узких пределов, которые для человека определены. Ибсен оказывается гораздо ближе к сверхчеловеку, чем Ницше, точнее, они подходят к этому с разных сторон. Характерно, что Алистер Кроули также любил альпинизм, хоть и без трагических исходов.

Далее я хотел бы немного проанализировать одну из основных и, благодаря Григу, ставшей классической пьесу Ибсена «Пер Гюнт». Эту пьесу в каком-то смысле можно поставить в один ряд с бессмертным «Фаустом» Гёте, с той лишь разницей, что главный герой далеко не столь привлекателен, как Фауст. В этой пьесе гораздо больше эзотерических и символических мотивов, чем в других творениях Ибсена, проследить их нам будет особенно интересно.

Драма начинается с того, что лихой и бессознательный юнец оказывается в царстве троллей. Увидев красивую тролльчиху, он, конечно, не задумываясь начинает соблазнять, рассказывая о себе небылицы. Он не имеет ни почтения, ни осторожности и в итоге оказывается в царстве троллей. Там король троллей передает ему главную истину, чем человек отличен от тролля - «собою быть иль быть собой доволен». Человек собой является, тогда как тролль собой доволен. Пер Гюнт без особых хлопот принимает символические тролльские регалии, но вот когда доходит до физического изменения, он оказывает сопротивление и кажется, что «чудом» спасается. Как потом оказывается, достаточно и одного примеренного шутя хвоста, чтобы на всю жизнь получить тролльскую душу.

«Собою быть иль быть собой довольным». Это удивительно перекликается с телемитской антиномией – «делай, что желаешь» противопоставляется «делай, как вздумается», то есть в первом случае речь идет о следовании истинной воле, которая находится по ту сторону всех законов и норм, а во втором – поступать, как взбредет в голову.

Вот именно так и поступает Пер Гюнт на протяжении всей жизни, будучи уверен, что «собой является». Как часто многие неинициированные телемиты путают одно с другим, оправдывая свои слабость неправильно понятым святым законом.

Все это достаточно весело, пока в старости не подходит время смерти и не приходит пуговичник. Пуговичник – это гораздо страшнее, чем жуткий инфернальный демон с огненным дыханием, пуговичник – это нечто банальное, пошлое, жиденькое, единственный, кого заслуживает видеть несчастный Пер. И тут то он узнает о своей маленькой подтасовке, что «Быть самим собою – значит, отречься от себя, убить в себе Себя иль «Я» свое». Пик произведения в том, что его вовсе не приглашают в ад, напротив, единственный удел Пера  Гюнта и таких, как он – быть переплавленными в ложку, то есть полное погружение в небытие, поссмертие в понимании материалистов.

Вот тут мы приходим к одному интересному парадоксу. Большинство связывают эзотеризм с верой в гарантированное бытие после смерти. Представления эти, скажем так, несколько натянуты. К примеру, Петр Успенский и его учитель Георгий Гурджиев утверждают, что для того, чтобы говорить о бессмертии души, эту душу надо сначала иметь. А ведь Гурджиев не самозванец типа разных Блаватских, а инициированный практик, имеющий инициацию в суфийской традиции. Жестокие слова, поразительно близкие словам Кроули, что перевоплощается не «джонсмитность» -  то, что мы обычно считаем собой, а нечто иное, и если при жизни не успел познать это «нечто иное», то рассчитывать на перевоплощение не приходится.

Пер Гюнт мог бы быть хотя бы злым, неистовым, тогда он мог бы стать асуром, если говорить языком индуисткой традиции, но он именно никакой, и эту «никаковость» и приходит засвидетельствовать пуговичник.

Эта неожиданная идея перерождения для избранных, которая является одной из действительно эзотерических идей, ненавязчиво преподносится в пьесе. Пер Гюнт, несомненно, персонификация большинства людей. Люди и Тролли, в данном случае, имеют под собой тот же архетип, что и Люди и машины – архетип, разработанный мною в статье, посвященной анализу «Матрицы». Под словом «человек» Ибсен подразумевает не «двуногое без перьев», а скорей, человека эволюционировавшего, мятежника, мага, поэта, мыслителя, у которого хватает мужества жить полной жизнью.

Единственное, что озадачивает – это финал, спасение Пера в объятиях Сольвейг. Я долго не мог осмыслить суть финала, что хотел здесь сказать Ибсен, точнее, тот, кто водил его рукой. Логичным и справедливым финалом мне казалась переплавка. Это что же – каждый плебей в последний момент может нырнуть в объятия вечной женственности? Пер – Фауст в миниатюре, но если спасение Фауста кажется закономерным, ибо вот уж кто воистину «собою был», то Пер представляется жалкой пародией на Фауста. Каждый обыватель не имеет права на спасение – это была и есть моя твердая вера. Только годы помогли мне осмыслить глубокую суть финала. Дело в том, что переплавка Пера означала бы эсхатологическую безысходность в своей самой страшной точке. Ведь Пер – это не просто архетип обывателя, это то, с чем мы приходим в мир – власть инстинкта и тотальный контроль системы. Каждый из нас, как бы велик он не был, каких бы вершин не достиг, в определенный момент оказывается Пером, а мгновение – уже вечность. И только бесконечная милость и щедрость Госпожи нашей Бабалон, что символизируется в пьесе-притче Сольвейг, дает шанс в последний момент все-таки остаться собой и следовать своей воле, как бы не была велика власть морока.

С написанием этой статьи связано совпадение, которое иначе, как синхронизмом не назовешь: когда я дописал последнюю строчку, зазвонил телефон, и моя возлюбленная попросила меня подойти к окну, где она проходила. Это маленький привет от Госпожи нашей, ибо как сказано в Кефлане «Книги лжей», проводящей единство земной и небесной любви, «ЗВЁЗДНЫЙ СВЕТ»:

Зри! Я прожил на свете много лет и побывал во всех странах под Солнцем, и пересёк все моря от одного полюса до другого.И вот я возвышаю голос, чтобы свидетельствовать: ничтожно всё, что есть на этом свете, кроме любви хорошей женщины, и эта хорошая женщина - ЛАЙЛА. Я свидетельствую, что всё ничтожно и в небесах, ибо я побывал в них и жил долго во всех них, - всё, кроме любви BABALON, ХОЗЯЙКИ НАШЕЙ. Я свидетельствую, что и за пределами небес и земли царит любовь NUIT, ХОЗЯЙКИ НАШЕЙ.И вот я вижу, что стал я стар и обременён годами, и силы мои природные иссякают; и потому восхожу я на трон мой и провозглашаю: КОНЕЦ.Ибо вечно юн я, и силы мои безграничны.В КОНЦЕ же [всего] - ОНА, та, что была и ЛАЙЛОЙ, и BABALON, и  N U I T, - была и будет...   

"Пер Гюнт". Генрик Ибсен