Год Бьёрнсона	Нансен	Год Нансена–Амундсена
Амундсен	Новостные материалы	Год 2012
Архив культурных мероприятий	Мероприятия	Статьи
Юбилейный 2013	Материалы норге.ру прошлых лет	Юбилейный 2014

БОРЬБА С ГОЛОДОМ

Находясь с тесном домашнем кругу, отец редко говорил о своей работе в международных организациях. Но порою он вдруг замолкал и погружался в задумчивость. И тогда мы понимали, что опять ему не дают покоя какие-то новые проблемы.
Если же в такой момент кто-нибудь случайно заговаривал о политике,— а повод находился нередко — он немедленно приходил в себя. «Все они невероятно близоруки,— говаривал он иногда, подразумевая при этом правительства, имеющие своих представителей в Лиге наций.— Доиграются они со своей блокадой».
Однако же он не отрицал, что и Советы несут свою долю ответственности за напряженность, создавшуюся в отношениях между Востоком и Западом. Он прилагал все старания, чтобы понять коммунизм. «Мы не должны забывать, какие обстоятельства ему предшествовали. Переворот был неизбежен». Но форма правления вызывала у него недоуменное покачивание головой. Ему казалось, что все возвращается к старому, с той только разницей, что это старое перешло в новые руки.
Говоря о коммунизме в России, отец всегда помнил о той несправедливости, которая царила там в прошлом. Он был хорошо знаком с русской литературой. Какие же неизведанные силы должны дремать в народе, давшем миру таких гениев, как Пушкин, Гоголь, Толстой и Достоевский! А формы правления временны и преходящи, говаривал мой отец, пожимая плечами. Этим он давал понять, что борьба Советов за восстановление своей разоренной страны — личное дело самих русских, в которое никто не должен вмешиваться. Это не наше дело, нас не касается. А вот что нас непосредственно касается, так это будущее Европы, а как же оно сложится, если Россия не станет частью Европы? Самой большой ошибкой, допущенной при заключении Версальского договора, он считал полное пренебрежение, выказанное Советам договаривающимися сторонами. А политика интервенции, проводимая западными державами после заключения мира, дорого им обойдется впоследствии, хотя поначалу и может повредить Советам.
Еще в 1919 году отец предвидел, что Россию постигнет ужасающий голод, если другие государства вовремя не окажут ей помощь. Он сам обратился к великим державам, но его не хотели слушать. Если бы вопрос был решен положительно тогда же, то это не только значительно ослабило бы последствия голода, но и во всей Европе сложилось бы совсем иное положение.
«Снятие экономической блокады, возобновление сношений между Россией и прочими странами на прочной экономической основе в то время, когда Россия имела еще достаточные запасы сырья, привело бы к восстановлению равновесия между производством и потреблением в Европе»,— писал Нансен в своей работе «Россия и мир».
Воззвание Максима Горького о помощи ясно показало, что правительства Европы больше не имеют права закрывать глаза на происходящее. Семь лет войны — мировой и гражданской — нарушили коммуникации в стране так, что более благополучные ее области не могли помочь бедствующим районам. 17 миллионов человек и 2 миллиона лошадей были заняты на фронтах и таким образом изъяты из сельского хозяйства. Блокада отрезала всякий подвоз извне.
А тут еще настала засуха!
Богатейшие житницы Советов превратились в пустыни. Крым и причерноморские земли вплоть до Кавказа тоже были охвачены засухой. Пострадавшая от неурожая территория по величине вдвое превосходила Францию, а население неурожайных областей, но данным официальной статистики, составляло свыше 42 миллионов человек, из них 18 миллионов детей. Из 24 миллионов голодающих 16 миллионов было моложе 16 лет. Нужна была не только немедленная непосредственная помощь — предстояло еще прокормить эти миллионы в течение наступающей зимы, а к весне снабдить посевным материалом, тягловым скотом, тракторами и многим другим, чтобы избежать еще большей катастрофы.
В июле 1921 года Нансен по просьбе Максима Горького убедил норвежское правительство послать несколько сот тонн вяленой рыбы в одну из голодающих губерний. Но он отлично понимал, что этого мало. Удрученный тяжкими раздумьями, Нансен отправился на несколько дней в горы на отдых. В то лето он почти завершил работу по репатриации военнопленных, но успел уже получить от Совета Лиги наций новое, не менее сложное поручение.
На этот раз надо было помочь русским эмигрантам: одним помочь вернуться на родину, другим дать право на жительство и трудоустройство где-то вне пределов родной страны. Он уже приступил к организации этого нового вида помощи и собирался в Женеву для участия в конференциях по этому поводу.
Отец находился в холле Пульхѐгды, когда служанка принесла ему телеграмму от Международного Красного креста. Президент Густав Адор просил Нансена возглавить организацию общеевропейской помощи голодающим в Советской России.
Неудивительно, что у него, как говорится, в глазах потемнело. На нем и так уже лежала тяжкая ответственность за предыдущие поручения, и вот он стоит перед новым делом, столь грандиозным, что и подумать страшно. С телеграммой в руках он поспешил на горку к Эрику Вереншельду.
«Если я возьмусь и за это, то, значит, мне придется отказаться от своей собственной работы и от всего, ради чего я жил»,— сказал он дрогнувшим голосом. Но у Вереншельда нашелся для него только один ответ: «Насколько я тебя знаю, ты никогда себе не простишь, если откажешься от этого поручения».
Немедленно Нансен телеграфировал Адору о своем согласии. Это было 12 августа, а 15 числа в Женеве была созвана конференция из представителей правительств тринадцати государств и сорока восьми обществ Красного креста, которая утвердила Нансена верховным комиссаром новой организации по оказанию помощи России. Советское правительство пригласило его в Москву для обсуждения условий. Снова требовалось обсудить обоюдные обязательства. Советское правительство доверяло лично Нансену, и если он снова берется создать собственную организацию, независимую от Лиги наций, то стороны смогут прийти к соглашению.
Нансен немедленно выехал в Советскую Россию через Ригу. Здесь он встретился с Томасом Лоджем и с Джоном Горвином и еще с несколькими сотрудниками, которые осматривали лагеря в Эстонии и Латвии, где производился обмен военнопленными. Все вместе они отправились в Москву, и в Кремле немедленно начались переговоры.
Джон Горвин рассказывал мне, как отец своей прямотой способствовал тому, что Литвинов и Чичерин согласились с его предложениями. И тут, как и в других подобных переговорах, он особо подчеркивал, что в таких делах необходим прежде всего человеческий подход. «Начало было положено хорошее,— говорил Горвин.— И это очень пригодилось нам впоследствии, когда мы приехали в голодающие районы Поволжья и Украины. Местные власти встречали Нансена радушно, и, куда бы мы ни приезжали, все были хорошо осведомлены о нем и о его заслугах. Выступал ли он с речами на больших и малых собраниях, присутствовал ли на оперных или балетных представлениях — всюду люди стоя приветствовали его как друга».
Это были очень трудные дни, рассказывал Горвин, и Нансен проявлял такую энергию и работоспособность, что мы едва поспевали за ним. Но по вечерам он давал себе разрядку и рассказывал о людях, с которыми встречался. Или же делился мыслями о различных проблемах, которые нам предстояло решить. И делал это вовсе не из желания блеснуть своим превосходством, а чтобы узнать, как мы отреагируем на эти мысли. Случалось нам и бывать в гостях. У отца было много друзей в Москве во всех кругах общества — и среди ученых, и среди деятелей искусства,— он любил потолковать с ними об искусстве, о театре и об актуальных вопросах. Особенно он любил встречаться со старыми довоенными друзьями и со всеми держал себя одинаково, независимо от того, какое они занимали положение.
По соглашению, заключенному в Москве, отцу было поручено стать посредником между европейскими правительствами и правительством Советов для получения кредита в 5 миллионов фунтов с целью оказания немедленной помощи и 5 миллионов на восстановление пострадавших районов — под контролем международной комиссии. Советы сразу же предоставили в распоряжение Нансена свою долю, но этого хватило только на то, чтобы начать работу.
Главное руководство Нансеновской миссии находилось в Женеве, в Берлине был ее филиал, с которым была непосредственно связана московская организация Международного комитета русской помощи. Комитет, размещенный в Москве и ведавший Россией и в том числе Поволжьем, имел еще филиал в Харькове, занимавшийся Украиной и Крымом. На берлинской конторе лежала обязанность доставлять грузы к советской границе, а там их принимали сотрудники Нансеновской миссии. Русская сторона обеспечивала дальнейшие перевозки, организовывала общественные столовые и ведала распределением продовольствия. Перед Лигой наций Нансен отвечал за соблюдение договора, заключенного между ним и Чичериным, перед Красным крестом — за доставку всех грузов до места их назначения. Перед Советским правительством Нансен отвечал за каждого сотрудника своей организации — они должны были воздерживаться от всякой политической дея-тельности и заниматься исключительно делом помощи. Он же нес личную ответственность и за то, чтобы никто из сотрудников не выезжал из Советов без его, Нансена, ведома.
Нансен гарантировал выполнение всех этих условий и обещал сделать все от него зависящее для того, чтобы Лига наций помогла в закупке зерна и других видов продовольствия и вообще оказывала экономическую поддержку. В один из последних дней августа 1921 года Нансен скрепил своей подписью заключенный в Москве договор, и тем самым Нансеновская миссия стала реальной действительностью.
По пути из Москвы в Западную Европу Нансен разослал телеграммы и условился о дальнейших совещаниях в Женеве и в Лондоне. Приходилось решать множество задач одновременно. Еще не была закончена репатриация военнопленных, как появились новые затруднения с беженцами, но самым неотложным делом стала теперь помощь голодающим в Советской России.
В Женеве Нансен отчитался о заключенном в Москве договоре и, обрисовав картину ужасов, которые он видел сам лично, представил проект оказания помощи. Но уже на первом заседании комитета он столкнулся с противодействием. Делегаты высказывали опасения, что Советское правительство может злоупотребить договором. Нет никакой гарантии, говорили они, что помощь будет оказана именно тем, кто в ней нуждается. Нансен, конечно, предвидел возможность возникновения дебатов по выдвинутым вопросам и держал свои аргументы наготове:
«Больше года я сотрудничал с Советским правительством по делам военнопленных и могу сказать, что Советы соблюдали все условия договора, заключенного со мной и моей организацией. Когда встал вопрос о транспортировке, правительство обещало перевозить по 4000 пленных в неделю. Я тогда возразил: «Это невозможно. Вы не справитесь с таким количеством, вы же еще воюете с Польшей». Мне ответили: «Справимся!»— И справились.
Могу привести пример из своего опыта и относительно контроля за продовольствием и другими продуктами. Специально созданная для помощи пленным комиссия посылала одежду, обувь, белье и т. п.— то есть такие предметы, на продаже которых в Россия можно было нажить целое состояние, поскольку там их не было вовсе. И однако, ни одна вещь не пропала в пределах России.
Мы знаем, что миллионы людей находятся на грани голодной смерти. Мы знаем, что все необходимое для их спасения находится на расстоянии немногих километров. Мы знаем, что необходимо только одно: чтобы одна часть человечества оказала помощь другой ее части, страдающей в данное время».
Что же касается инсинуаций, будто помощь может не дойти по назначению, Нансен в заключение сказал: «Вас это не касается, господа. За это отвечаю я».
Нансену долго пришлось ожидать ответа. Тянулись дни, и с каждым часом таяла надежда на то, что помощь будет оказана своевременно. Наконец правительства заявили, что они не могут удовлетворить просьбу Нансена о предоставлении кредитов, И снова он выступил с трибуны Лиги наций — это было 30 сентября 1921 года.
«Я сожалею, что собрание так отнеслось к поставленному здесь вопросу. Резолюция, предложенная мною на ваше рассмотрение, имела целью обеспечить содействие правительств большому международному мероприятию по спасению России от голода. Я не собирался, заручившись поддержкой собрания, еще раз взывать к частной благотворительности. По-моему, голод в России принял такие громадные размеры, что сам говорит за себя, и никакие слова этого собрания не могут усилить впечатления. Я обратился с призывом к правительствам и потерпел неудачу.
Позвольте мне в немногих словах напомнить Ассамблее о положении дел. В настоящий момент 29—30 миллионов находятся под угрозой голодной смерти. Если помощь не будет оказана в ближайшие два месяца считая от сегодняшнего дня, судьба их будет решена.
Мы просим не такую уж большую сумму, всего 5 миллионов фунтов. Мы полагаем — и даже вполне уверены,— что, получив ее, успеем к рождеству провести весьма значительную работу и тем спасем положение, если не целиком, то хотя бы в значительной степени. Правительства заявили, что не смогут дать нам заем. Правительства хотят взвалить всю ответственность на плечи частной благотворительности. Я не считаю это правильным. Мы, ко-нечно, по-прежнему будем взывать к частной благотворительности. Мы уже положили начало этому и делаем все возможное в этом направлении. Но наша частная благотворительность весьма затрудняется и серьезно тормозится, травмируется той клеветой и сплетнями, которые подняты вокруг нашего дела. В ход пущены бесчисленные лживые измышления. Достаточно привести в пример одну историю, подхваченную газетами. Все вы, наверное, помните историю про первый посланный в Россию поезд с подарками, который якобы был разграблен Красной армией. Это была ложь, и тем не менее вымысел этот повторяется снова и снова в европейской прессе. Меня самого обвинили в том, будто я снарядил экспедицию в Сибирь и завез с ней туда оружие для революции. Это ложь, но я сам читал ее в газетах.
И много таких историй пущено в обращение. Ясно, что все они ведут свое начало от той или иной центральной агентуры, не знаю, от какой именно. Во всяком случае, они исходят от того или от тех, кто не желает, чтобы голодающей России была оказана помощь. И сдается мне, что я знаю, какие соображения являются подоплекой всей этой кампании. А именно: в случае удачи организованная мною помощь укрепит Советское правительство. Я думаю, что это ошибочно. Думаю, что мы не укрепим Советское правительство, если покажем русскому народу, что есть еще человеческие сердца в Европе. Но допустим даже, что этим мы укрепим Советское правительство. Найдется ли здесь, среди нашего собрания, хоть один человек, который посмеет сказать, что он скорее готов допустить гибель 20 миллионов человек от голодной смерти, нежели оказать помощь Советскому правительству? Пусть Ассамблея ответит на этот мой провокационный вопрос!
Я предлагаю оказывать помощь, не привнося в это дело никакой политики и по возможности избегая переговоров с какой бы то ни было политической партией. Но ни одной стране, а тем более России, нельзя оказать помощь, действуя вопреки правительству. Ближайшие несколько недель будут решающими. Чтобы надеяться на успех мероприятия, надо начинать действовать до истечения этого срока. Не думаю, чтобы Европа стала сидеть сложа руки все долгие зимние месяцы в ожидании, пока Россия погибнет от голода.
Положение таково: в Канаде нынче такой хороший урожай, что она могла бы выделить зерна втрое больше, чем необходимо для предотвращения страшного голода в России. В США пшеница гниет у фермеров, которые не могут найти покупателей для излишков зерна. В Аргентине скопилось такое количество кукурузы, что ее некуда девать и ею уже начинают топить паровозы. Во всех портах Европы и Америки простаивают целые флотилии судов. Мы не знаем, чем их загрузить. А между тем рядом с нами на Востоке голодают миллионы людей.
Наше мероприятие можно осуществить не иначе, как с поддержкой Лиги. Пусть Лига наций придет нам на помощь, и давайте не будем лицемерить. Будем смотреть фактам в лицо, примем их такими, каковы они на самом деле. Правда ли, что в настоящий момент правительства никак не могут выделить 5 миллионов фунтов? Они не могут сообща набрать эту сумму, а ведь она составляет лишь половину того, во что обходится постройка одного боевого корабля! Пища лежит в Америке, но некому ее взять. Неужели Европа может сидеть спокойно, ничего не предпринимая для того, чтобы доставить сюда пищу, которая нужна для спасения людей по сю сторону океана?
Я не верю этому. Я убежден, что народы Европы заставят свои правительства принять должное решение. Я уверен, что большинство правительств, представленных в этом зале, присоединится к небольшому числу тех, кто уже приступил к действию. Разрешите мне напомнить вам, что ряд правительств малых стран уже оказал нам помощь. Если остальные решатся пожертвовать хотя бы столько, во сколько обходится содержание полубатальона, то такая сумма наверняка бы нашлась. Неужели они не могут сделать и этого? Тогда пусть скажут об этом открыто, а не собирают комиссии и совещания. День за днем, месяц за месяцем ведутся споры, а люди тем временем умирают с голоду.
Мандат, полученный мною от конференции, именем которой я действую, предлагает апеллировать к правительствам всего мира. И я буду настойчив. Я постараюсь сплотить народы Европы, чтобы они предотвратили жесточайшее испытание в истории. Предстоит страшное состязание — кто скорей. Мы должны опередить русскую зиму, которая медленно, но верно надвигается с севера. Скоро русские воды покроются льдом. Постарайтесь по-настоящему по-нять, что будет, когда русская зима настанет всерьез, и попытайтесь представить себе, что значит не иметь пищи в эти лютые холода. Население целого края бродит по опустошенной стране в поисках еды. Мужчины, женщины, дети тысячами гибнут в снегах России. Попытайтесь представить себе, что это значит! Если вы когда-нибудь испытали, что такое борьба с голодом, борьба с жуткой зимней стихией, тогда вы поймете, какими это грозит последствиями. Я уверен, что вы не сможете сидеть спокойно и хладнокровно отвечать, что вам де очень жаль, но что вы, к великому своему сожалению, ничем не можете помочь.
Во имя человечности, во имя всего святого и благородного взываю я к вам: ведь у вас дома жены и дети, так подумайте, каково видеть воочию гибель миллионов женщин и детей.
С этой трибуны я взываю о помощи к правительствам, к народам Европы, ко всему миру. Торопитесь действовать, потом будет поздно раскаиваться!»
Жуткая тишина наступила в зале после речи Нансена. Затем раздались такие бурные аплодисменты, каких еще не слышали стены этого зала. Но раздавались они с галереи. Внизу, в зале, где сидели делегаты, царила тишина.
«Среди делегатов только один решился принять вызов Нансена и открыто заявить, что он скорее готов допустить гибель миллионов голодающих, чем прийти на помощь Советскому правительству. Это был представитель Сербии,— писала газета «Манчестер Гардиан» в отчете о заседании.— Во время своего выступления доктор Нансен, вопреки враждебному настроению некоторой части делегатов, так завладел вниманием всего зала, как никто до него. Он был очень бледен и, по-видимому, с трудом сдерживал волнение. Когда он кончил, галерея разразилась бурными аплодисментами. На сей раз практик с горячим человеческим сердцем одержал победу над собранием, состоящим из теоретиков и скептиков».
Но нашелся-таки в Женеве один человек, готовый ломать копья в защиту Нансена,— а именно Роберт Сесил.
«Находятся люди, которые прозрачно намекают на то, что доктор Нансен руководствуется националистическими интересами, более того — соображениями личной выгоды. Поэтому будет уместно сейчас напомнить здесь о том, что Нансен руководит всей порученной ему работой совершенно безвозмездно. Кое-кто распространял слухи, будто Нансен замешан в каких-то тайных политических интригах. У нас, близко знающих Нансена, все это вызывает только презрение, да и по существу это абсурдно. Мы знаем, что тут не просто ложь, а ложь нелепая. Но это только свидетельствует о том, сколько горечи и ожесточения скопилось в Европе, если возможны такие высказывания о таком человеке!»
Выступление Роберта Сесила было принято Ассамблеей с полным сочувствием. Даже сербский делегат одумался и взял свои слова обратно. Но тем дело и ограничилось. Ибо даже лорд Сесил рассуждал так: раз правительства не признают Советов, то и Лига наций не может предоставить им кредит. Дальнейшее обсуждение вопроса было отложено до конференции, назначенной на 6 октября в Брюсселе. Там собрались делегаты от 12 стран и поставили свои условия: в Россию следует отправить специальную комиссию для контроля, кроме того, Советы должны признать долги царского правительства.
Год спустя, 7 сентября 1922 года, Нансен заявил Ассамблее Лиги наций, что Брюссельская конференция стоила жизни минимум двум миллионам человек. И тут лорд Сесил его поддержал:
«Я от души сожалею, что Лига наций не вмешалась в прошлом году более энергично и решительно в вопрос о назревавшем в России голоде,— сказал он.— Если бы Лига наций поступила иначе, это открыло бы путь не только к возобновлению сношений с русским народом, но помогло бы избежать осложнений политического и экономического характера. Словом, всего, что затрудняет переговоры и мешает соглашению».
Нансен потерпел поражение от правительств Европы, зато он одержал победу, когда обратился к частной благотворительности. И он неукоснительно продолжал свою работу как на пользу русских беженцев в Европе и в Азии, так и в деле помощи голодающим в Советском государстве. Работа была налажена в 14 областях, а в Нансеновскую миссию было включено 32 общества помощи. Задачей Нансена было служить связующим звеном между Советским правительством и самостоятельно работающими организациями вспомоществования, в первую очередь с американской организацией под руководством Герберта Гувера.
Нансену приходилось разрешать различные недоразумения, возникавшие между отдельными организациями. Он делал это хладнокровно, спокойно и никогда не сердился. Если недостаточную готовность к сотрудничеству проявляла русская сторона, Нансен иногда досадовал, но недолго. «Он сразу отправлялся с докладом к представителю Советского правительства или к другому русскому руководящему лицу и высказывал ему свое мнение»,— рассказывает Горвин. Если все шло как должно, он бывал радостно возбужден и заражал своим настроением других сотрудников и всю организацию.
Сотрудников Нансен подбирал весьма тщательно. Доверие, которое отец питал к своим сотрудникам, и та самостоятельность, которую он предоставлял им при выполнении различных заданий, действовали на всех воодушевляюще.
Главный его помощник Джон Горвин, представлявший миссию в Москве, приводил мне такой пример: когда он встретился с моим отцом в Женеве, а потом в Париже для получения инструкции перед поездкой в Москву, то «эти инструкции блистали отсутствием каких-либо подробностей». Нансен делал акцент на главном: организуйте силы, которые наилучшим образом смогут наладить помощь голодающим районам, и в особенности детям! Особое внимание обратите на распределение питания и лекарств, одежды и жилья. Пусть это будет первоочередной задачей Нансеновской миссии. Другой задачей было предупредить повторение голода — через улучшение методов землепользования, поднятие урожайности и увеличение поголовья скота, при непременном условии сотрудничества с крестьянами. Особое внимание Нансен уделял университетам, стараясь оказать им помощь продовольствием, одеждой, книгами и необходимым оборудованием.
«Коротко и ясно излагал Нансен свою программу действий,— говорил Джон Горвин,— и программа была вполне под стать своему автору».
Когда Нансеновская миссия приступила к работе, то ежедневно помощь оказывалась почти двум миллионам человек. Два курьера еженедельно ездили из нансеновского представительства в Москве в Ригу с отчетами распределительных пунктов. Из Риги отчеты направлялись в женевский центр, а оттуда — в различные организации. Вся почта и телеграммы направлялись в Женеву, главному представителю Нансена вне пределов России — Эдуарду Фрику. Дела, ответственность за которые он мог взять на себя лично, разрешались здесь, но тем не менее целый поток телеграмм, запросов и прошений изливался в адрес самого Нансена, и он отвечал на каждое обращение. Многим просителям он помогал лично, но запрещал им об этом рассказывать.
В общем и целом организация была так налажена, что работала, как говорится, без сучка без задоринки. Норвегия поставляла животные и рыбные жиры, а также ведала распределением «нансеновских посылок», составленных по особым спискам и содержавших особо питательные продукты и витамины. Шведы заботились о школах и школьных столовых, голландцы помогали в борьбе с крысами, которые стали сущим бедствием. В противоположность своему земляку из Лиги наций сербский профессор Георгевич всей душой отдался делу Нансеновской миссии и проделал огромную работу по упорядочению перевозок продовольствия. Другие группы лиц заботились о госпиталях, о врачебной и санитарной помощи. Приходилось не только бороться с эпидемиями, надо было еще и лечить больных, ухаживать за ними, нередко с ложечки кормить истощенных детей и взрослых. Тысячи людей так и не удалось спасти, так как их организм уже не мог усваивать пищу.
Каждая группа несла ответственность за свою работу и самостоятельно решала все свои задачи. И никто никогда не злоупотреблял доверием Нансена.
Можно только удивляться тому, какую огромную работу проделали они, несмотря на весьма ограниченные средства. В Нансеновской миссии имелись порайонные списки, включавшие определенное количество людей, которым могла быть оказана помощь на протяжении определенного отрезка времени, и, как это ни было прискорбно, Нансену приходилось строго придерживаться установленных норм в пределах указанных районов. Так, когда голодающие киргизы обратились через Москву с мольбой о помощи, он был вынужден ответить отказом:
«Мы отвечаем перед жертвователями за то, как тратятся их деньги. Мы должны стараться выполнять нашу работу как можно лучше и помогать там, где возможно, но не должны браться за то, но нам не по силам. И мы не можем работать там, где нет нашей о рганизации. Мы не станем расширять свою деятельность, если это отрицательно скажется на качестве работы. Поэтому я предлагаю Советскому правительству помочь киргизам своими силами, мы будем продолжать работу по месту нахождения наших организаций и постараемся выполнить ее так хорошо. как это нам позволят наши ограниченные средства».
Нансен сам много ездил по Советской стране и поддерживал постоянный контакт со своими людьми, с другими организациями и с советскими властями. Он не боялся свирепствовавших тогда страшных болезней — сыпного тифа, холеры, малярии, чумы.
Сыпной тиф, особенно опасный для европейцев, передается через вшей. Поэтому Нансен советовал своим людям носить одежду из гладких тканей, за которые насекомым невозможно зацепиться, и с минимальным количеством отверстий. Он предписывал соблюдать строжайшую гигиену и почаще употреблять дезинфицирующие средства. Но не так-то легко было неукоснительно соблюдать все меры предосторожности, и 10 из 60 его сотрудников умерли от сыпного тифа. Сам он педантично соблюдал все предписания. Один врач, возвращавшийся с ним в одном купе, и мед-сестра, ехавшая в том же вагоне, были не так осторожны, и оба умерли.
В конце января 1922 года Нансен предпринял лекционную поездку по Европе и США, и хотя правительства оставались глухи, когда он взывал к ним о помощи, он на деле убедился, что любовь к ближнему еще живет в людях. Он начал поездку с Лондона, где выступал в Куинс-холле. Четыре тысячи человек собрались в самом здании и столько же толпились за его дверьми. Выступил он с докладами в восьми — десяти других городах Англии и Шотландии, и повсюду стекалось столько народу, что приходилось устраивать повторные выступления.
В Париже он выступал перед двумя тысячами слушателей в Трокадеро на устроенном «Лигой в защиту прав человека» собрании, которое проходило под председательством Фердинанда Вюиссона. Несмотря на присутствие в зале представителей влиятельных антисоветски настроенных кругов, Нансен был восторженно принят публикой.
Из Парижа Нансен поехал в Гаагу, Берлин и Стокгольм. Попав в аварию, он уже не смог побывать в Копенгагене, но заранее подготовленная им речь была опубликована в газете «Политикен». В Стокгольме он выступил в церкви на Блазиехольме. Нансен, по отзыву одного из тогдашних его слушателей, избегал громких слов, но диапозитивы, привезенные им из России, говорили сами за себя. Заканчивая доклад, Нансен то и дело глядел на часы — через несколько минут отправлялся поезд, и у выхода уже дожидался автомобиль. Перед отъездом Нансен выкрикнул последний призыв: «Я сказал свое слово здесь и буду повторять этоснова и снова. Никогда не забыть мне смертную тоску в глазах русских детей. Спасите Россию!»
В Христиании Нансен сначала выступил с докладом в «Миссионсхус» на улице Кальмейера, а потом в Студенческом обществе. Но даже в Норвегии, где ему оказывали такую щедрую поддержку, Нансену приходилось наталкиваться на недовольство. Чтобы помешать сбору средств на дело помощи, одна газета в Осло открыла кампанию сбора на «помощь рыбакам северной Норвегии». «Конечно, интернациональная деятельность Нансена весьма похвальна,— писала газета,— но нельзя посылать помощь в просторы русских степей, минуя двери собственного дома». Газета считала, что эту задачу можно предоставить странам побогаче. Кроме того, уже доказано, что Нансеновская миссия не может проконтролировать надежность доставки грузов куда следует.
Из северной Норвегии пришли в ответ гневные протесты. Никто не спорит, что рыбакам нужно помочь, но авторы писем возмущались теми, кто, сыграв на их беде, хотел помешать Нансену, который борется с куда более тяжким бедствием, беспримерным в Европе. Около 2 миллионов крон было послано норвежским рыбакам, и когда их нужды были удовлетворены, оставшаяся сумма в несколько тысяч крон была передана в распоряжение «Русской помощи».
Среди множества недоброжелателей, пытавшихся помешать отцу в деле помощи голодающим, особенно усердствовали некоторые круги русской эмиграции. Та самая «центральная агентура», о которой говорил отец в своей речи в Лиге наций в сентябре 1921 года, находилась в Париже, и ряд газетных статей, опубликованных агентурой, был перепечатан в норвежской прессе. Однажды, в 1922 году, мы с отцом ехали в поезде, он читал газету. Вдруг я заметила, что лицо его омрачилось. Я взяла эту газету и нашла там статью, полную клеветнических выпадов против Нансеновской миссии.
«Какая подлость!»— вырвалось у меня. Отец пожал плечами. «Это заблуждающиеся люди,— сказал он.— Не забывай, что, им тоже тяжко приходится. До известной степени я их понимаю. Они ведь живут надеждой вновь обрести свое отечество. Но они ошибаются, полагая, что вернуть его можно таким путем».
Да, они ошибались. Но и вред они приносили тоже. Мне было обидно за отца. С одной стороны, все эти «заблуждающиеся», ненавистники Советов, с другой — правительства, которые попросили его помощи, а сами ограничились одной лишь болтовней. Я тогда только что вернулась из Америки после почти, четырехлетней разлуки с отцом. И хотя я старалась следить за всеми со-бытиями по газетам, многое все же ускользнуло от моего внимания, в чем я все более убеждалась. Все эти годы, самые решающие в деятельности моего отца, я узнавала о нем только из писем. Он писал очень ласковые письма и неизменно звал меня домой. Последнее время я жила надеждой свидеться с ним в Америке, поскольку он собирался приехать туда, чтобы выступить с докладом о голоде. Сам он ничего об этом не писал, но другие намекали, что такая поездка планировалась.
Отец собрался в Америку лишь много спустя после моего возвращения на родину, так что и за этой его поездкой я могла наблюдать только издалека. Заокеанские друзья сообщали мне, что на всех его выступлениях зал бывал переполнен (а происходили они в самых больших помещениях) и что его доклад неизменно потрясал слушателей. Мои корреспонденты писали, что лишь теперь они действительно поняли, каково положение в России. «Мне казалось, что я-то уж знаю, каково бороться с зимой,— говорил отец.— Но тяжесть борьбы, идущей в Восточной России, превзошла все мои ожидания, все самые смелые предположения. Я заранее готов был увидеть страдания, смерть и человеческое горе. Но я не предполагал, что увижу целые селения и даже целые провинции, где все только и живут в ожидании смерти-избавительницы. Я не был подготовлен к тому, что увижу мужчин и женщин, которые доведены голодом и страданиями до самых черных деяний. То, что мы видели, описать невозможно...
...Пять недель прошло с тех пор, как я в приволжских степях видел обращенные ко мне огромные умоляющие глаза детей. Ради них и во имя милосердия обращаюсь я теперь к вам, к общественности, а через вас к правительствам. Давайте начнем действовать! Не то будет поздно!»
Так он взывал к людям — и был услышан. Отношение правительств к Советам, конечно, не переменилось, и воззвание Нансена Лиге наций не подвинуло дела, хотя несколько государств, входивших в Лигу наций, и оказали некоторую помощь. Однако общественное мнение пробудилось и вылилось в резолюции и воззвания, обращенные к правительствам, к различным учреждениям и простым людям. Пожалуй, мир никогда еще не видел такого горячего стремления оказать помощь. От частных лиц и от организаций стекались посылки с подарками и крупные денежные уммы. Один англичанин, друг Нансена, майор Дэйвис дал 5 тысяч фунтов. Норвежские судовладельцы пожертвовали около 10 тысяч крон каждый, два квакера отдали все свое состояние — 23 тысячи фунтов. Газеты «Политикен» и «Дагенс Нюхетер» прислали 8300 крон, а община Берум (по местожительству Нансена) собрала 5 тысяч крон.
Не всегда представители имущих классов дают больше других. Часто как раз беднейшие жертвуют свои последние гроши. Один рабочий из Монтевидео прислал все свои сбережения — 12 тысяч песо, один французский поэт — 48 тысяч франков, а одна 18-летняя девушка — содержимое своей копилки: 341 доллар. Квартирный хозяин и друг Нансена его студенческих лет, пастор Хольт из Бергена, теперь одинокий старик, собрал 372 кроны. Нансен тепло благодарил их всех, а Вильхельму Хольту он писал:
«Не нахожу слов, чтобы отблагодарить тебя и всех жертвователей, которым я признателен от всей души за их ценный дар. Даже неловко принимать такие суммы от бедных больных стариков, которым и самим пригодились бы эти деньги. Это доказывает их любовь к ближнему и великодушие их сердец, освещающее мрак окружающей нас действительности.
Дорогой, поблагодари всех, кто старается облегчить ужасное бедствие, и скажи им, что мы сделаем все возможное, чтобы с пользой истратить их деньги. Получая такие дары, мы чувствуем себя вдвойне обязанными. Передай, если можешь, особую благодарность тому прокаженному из больницы св. Йоргена, который дал 50 крон,— небось, это было все его достояние. Скажи ему, что такое самопожертвование возвышает душу. Передай спасибо и той 90-летней женщине, что прислала 2 кроны».
Нансен гордился тем, что Норвегия со своим малочисленным населением больше всех дала для борьбы с голодом в России. Уже в 1919 году был основан комитет по борьбе с голодом, куда вошли представители норвежского Красного креста, Благотворительного общества и Сельскохозяйственного союза; председателем его стал адвокат Oгe Шоу. В 1922 году этот комитет собрал 875 444 кроны. Норвежские рабочие собрали 300 тысяч крон, Союз норвежских священников — 60 355 крон, студенты — 375 тысяч крон, не считая прочих пожертвований. Всего было собрано 3 миллиона 225 295 крон. Норвежское государство добавило 770 тысяч крон и предоставило кредит на 585 тысяч крон. Было отправлено несколько тысяч «нансеновских посылок», а государственные железные дороги предоставили 50 процентов скидки на необходимые перевозки. Шведское общество Красного креста собрало большие суммы., а «Промышленная организация помощи» выделила товары стоимостью в несколько сот тысяч крон. Через датское общество Красного креста поступило 723 109 крон, из них 126 тысяч от газеты «Политикен» и 100 тысяч из государственных средств. Английские организации сообща внесли 472 тысячи фунтов. Многочисленные отдельные жертвователи внесли крупные суммы денег, а газета «Манчестер Гардиан», редактором которой был друг Нансена доктор Скотт, прислала 20 тысяч фунтов. США взяли на свое обеспечение 2,5 миллиона детей, шведский Красный крест — 100 тысяч человек, квакеры — свыше 350 тысяч детей, Нидерланды послали 4000 тонн продовольствия и медикаментов, Франция — 6 миллионов франков, итальянские социалисты — 2,5 миллиона лир, папа римский — 1 миллион лир.
Организация АРА собрала 60 миллионов долларов, из которых 20 дало правительство с условием, что Советское правительство в свою очередь прибавит к ним 10 миллионов. Советы сами взяли на государственное обеспечение свыше 2 миллионов человек, выплатили наличными 150 миллионов рублей золотом и поставили 600 тысяч тонн семенного материала. Еврейские общины собрали 500 тысяч долларов на покупку медикаментов, а сама Нансеновская миссия собрала сумму в 40 миллионов швейцарских франков. Квакеры, которые активно помогали голодающим России задолго до АРА и Нансеновской миссии, оборудовали 900 пунктов в 280 деревнях.
Работа по оказанию помощи оказалась гораздо сложнее и обширнее, чем ожидали, особенно из-за того, что Нансеновская миссия не получила своевременно кредитов от правительств. Учитывая невероятные размеры бедствия, можно сказать, что результаты были достигнуты очень большие. Отец далеко не всегда мог рассказывать о том, что ему приходилось наблюдать, иногда он просто не был в состоянии дать волю этим тягостным воспоминаниям. Но случалось, что они прорывались сами собой: тысячи людей, бредущих в поисках пищи вдоль железнодорожных путей, по проселочным дорогам, и всюду одно зрелище — покойники и умирающие.
А дети? Ах, дети!.. Это было страшнее всего. Повсюду он видел оборванных, беспомощных малышей. Иные совсем раздетые, настоящие скелеты со вздутыми животами и старческими личиками... И эти огромные молящие детские глаза. День и ночь видел отец перед собой эти детские глаза, они, казалось ему, преследовали, обвиняли его.
Нансен вел работу с дальним прицелом, стараясь добиться по возможности прочных результатов. Первым долгом надо было утолить голод и остановить эпидемии — этот вид помощи в России так и называли «Помгол». Затем миссия начала борьбу с последствиями голода и болезней; русские называли этот участок работы «Последгол», в его задачи входило обезопасить народ от повторения катастрофы и неурожая в следующем году, насколько это будет в силах человеческих.
Чтобы разрешить эту задачу, надо было достать машины, тракторы, орудия, лошадей и семенной материал, а также материалы для восстановления жилищ и мастерских в разоренных районах. Предполагалось, что крестьяне сами расплатятся за эту помощь из первого нормального урожая. Работа «Последгола» продолжалась и по окончании первого года. В 1923 году Нансен учредил — частично на свои личные средства (в этом году ему была присуждена Нобелевская премия мира), частично на дотации германских, французских и шведских фирм и при поддержке отдельных правительств — две сельскохозяйственные станции на коллективных началах на Украине и в Поволжье. Эти крупные хозяйства должны были, по мысли. Нансена, служить примером более рационального способа производства, благодаря которому Советская Россия в будущем смогла бы экспортировать зерно, что, впрочем, было важно и для других бедных зерном стран. Это был эксперимент, и если в первый год хозяйства не дали прибыли, то не по вине руководства, а из-за стечения различных неблагоприятных обстоятельств, которых никто не мог предвидеть. Позднее, в 1927 году, заботу об этих образцовых хозяйствах взяла на себя Советская власть, представители которой выразили Нансену благодарность за их учреждение и за достигнутые экономические результаты.
Важное место в намеченной программе действий занимала помощь школам и университетам. Этим делом занимались специально созданные организации: «Европейская помощь студентам» («European Student Relief») и «Нансеновская помощь, работникам интеллектуального труда» («Nansen's Intellectual Relief»). У них были свои представительства в ряде городов — в Харькове, в Симферополе, в Петрограде и в городах Поволжья. В Москве, кроме главного представительства Нансеновской помощи для всего Советского государства, была отдельная организация для этого вида помощи. Теперешний шведский посол в Москве Рольф Сульман возглавлял Симферопольское отделение. Подчиненные ему секретари, женский персонал конторы и люди, обслуживавшие транспорт, были русскими. Секретарем был один из внуков Льва Толстого. При наборе персонала особую трудность представляло незнание русскими иностранных языков. В Нансеновской миссии официальным языком был английский, а им владели большей частью представители бывшего высшего класса. Задача состояла в том, чтобы помочь студентам питанием, одеждой и учебниками. Профессора, кроме пайков, получали разные виды технической и научной помощи. Лаборатории и госпитали снабжались специальной литературой, инструментарием и другим оборудованием. Не менее важным было и то, что университетам помогли завязать контакты с западноевропейской наукой. Нансен был убежден, что будущее любой страны зависит от развития науки, а потому считал обязательным создать такие условия, в которых русская наука могла бы развиваться, и обеспечить ей связи с заграничными учеными.
Доктор Хермод Ланнунг, который с 1922 года представлял нансеновскую помощь интеллигенции на юге России с местом пребывания в Харькове (а с мая 1923 по 1924 год руководил этой работой во всей России и проживал в Москве), рассказывал, что представительство Нансеновской миссии походило на посольство, а сам Нансен скорее являл собою целую державу, чем просто частное лицо. Помощники Нансена пользовались тогда особыми дипломатическими правами, а в некоторых отношениях были даже на более привилегированном положении, чем дипломаты. На похоронах Ленина в 1924 году доктор Ланнунг на правах представителя Нансена шел непосредственно за гробом от вокзала до Дворца Союзов.
Я спросила доктора Ланнунга, почему к другим организациям, например АРА, русские относились хуже, чем к Нансеновской миссии.
«Дело в том, что русские несколько стыдятся необходимости принимать помощь,— ответил он,— в особенности от американцев. Вполне понятно, что Советской власти неприятно уже одно то обстоятельство, что нужда заставляет прибегать к помощи».
Сам Нансен ни разу не замечал, чтобы эта помощь кого-то подавляла, вызывала чувство стыда. Наоборот, его всюду чествовали и не скупились на выражение благодарности. Всякий раз, когда он приезжал в Россию, ему устраивали торжественную встречу, хотя обычно русские встречали иностранных гостей весьма сдержанно. «Помощь голодающим никогда бы не могла быть реализована, не будь присущих Нансену энергии, мужества и настойчивости, которые победили жестокосердие капиталистического мира»,— было напечатано в одной газете. Нансен всегда отве-чал, что не надо примешивать в дело помощи политику. Никто не мог, по зрелом размышлении, заподозрить, что его работа на пользу голодающих крестьян или бездомных детей имеет по-литическую подоплеку.
Надо сказать, что простые крестьяне воспринимали все совершенно правильно и видели в Нансене прямо-таки своего спасителя. Студенты и интеллигенция понимали его старания помочь молодежи и создать лучшие условия для науки, а дети попросту любили его.
Миссия Нансена учредила много детских домов, и все они носили его имя: «Детский дом имени Нансена». Это было очень нужным делом: по деревням и городам бродили тысячи бездомных мальчиков и девочек, изнуренных болезнями и голодом. Многие из них до того одичали, что превратились в преступников — как это было и во многих других странах после войны.
«Где ты ночуешь?»— спросил однажды у одного мальчугана доктор Ланнунг, знавший русский язык. «Там, где сухо»,— ответил тот. Но не всегда удавалось найти сухое место для ночлега, а еще труднее было найти еду.
Нансен сотрудничал с английским обществом «Спасите, детей!» («Save the Children») и с подобными учреждениями других стран: с квакерами, которые под руководством Рут Фрай проделали огромную работу с детьми, с обществами Красного креста. АРА и шведский Красный крест в Самаре открыли тысячи столовых, где дети могли каждый день получать обед. Миллионы жизней были спасены. И в разгар этой работы Нансен успевал подумать о будущем.
«Совершенно очевидно, что такой способ действий скорее напоминает стратегический маневр, используемый во время битвы, чем регулярную помощь,— говорил Нансен.— Такая помощь очень полезна во время голода, но она легко может приучить людей к нищенству, если продолжать оказывать ее в местностях, где голод уже пошел на убыль».
Помогать русским организациям надо было до тех пор, пока Советы смогут взять это дело на себя. А средства неуклонно убывали. Воззвания Нансена к правительствам через Лигу наций о предоставлении международного займа были снова отклонены, а помощи частных лиц было недостаточно для поддержания всех этих несчастных детей. Многие из тех, кто мог бы быть спасен, были обречены. Не хватало и больниц, и медицинской помощи — многие заразные болезни, особенно сыпной тиф. находили благоприятную почву.
Лишь 21 июля 1922 года Лига наций согласилась наконец поставить на обсуждение предложение Нансена и норвежского правительства о снаряжении особой комиссии для изучения этого вопроса:
«Совет вынес решение о том, чтобы секретариат собрал сведения о России. Если окажется, что учреждение такой комиссии, составленной из опытных экспертов, необходимо, то она будет немедленно избрана».
В августе Совет Лиги предложил всем входящим в Лигу правительствам представить данные о положении в России, а еще через 6 месяцев, 29 января 1923 года, на заседании в Париже было принято решение: комиссию не посылать, а секретариату продолжить сбор сведений. К этому времени эпидемии уже унесли столько человеческих жизней, что инфекция перестала угрожать Европе...
Принимая во внимание те средства, какие были в распоряжении обществ Красного креста, они провели огромную работу. Среди прочих особо выделялось шведское общество под началом принца Карла и под руководством советника посольства Эрика Э. Экстранда. Шведский Красный крест, работавший в Самарской губернии — самой неблагополучной по голоду,— показал на своем примере, что может сделать даже одна страна.
Если говорить о медицинских сестрах, которые, рискуя жизнью, тихо и незаметно делали свое дело, взяв на себя нечеловеческую нагрузку, необходимо особо отметить три имени: Эльса Брандстрем, Карин Линдског и Лена Тидеман. Последняя, датчанка родом, позднее вышедшая замуж за норвежца, много рассказывала мне о своей работе во время голода в России. Она давала мне читать отчет, который она в январе 1923 года послала на родину, в датское общество Красного креста, и который рисует обстановку в Харькове:
«Я тут одна, зато, можно сказать без преувеличения, великая сила — делегат датского Красного креста в России и официальный представитель Нансена для всей Украины. Пока все идет хорошо благодаря г. Эйбю, хорошему организатору, который все прекрасно наладил. Потоком идут к нам телеграммы, письма, отчеты и запросы — видно, что организация живет полной жизнью. Сюда часто приезжают и делегаты, и курьеры, и нам достается от них много работы.
Кроме выполнения своих прямых обязанностей, мне приходится еще заменять д-ра Ланнунга, который вот уже 6 недель как в отъезде. Когда удается оставить контору на полчаса, я бегу навестить две студенческие столовые. Каждая отпускает по 1000 обедов в день. Надо снять пробу и вообще присмотреть за порядком. Вечером по вторникам здесь бывают заседания правления, и часто случаются забавные эпизоды. Русские любят поговорить.
Сербы прислали 377 тонн продуктов питания для Южной Украины. Их привезли на пароходе в Одессу и уже распределили — 50 процентов из них пошло в Запорожье, где, как и в Херсоне, очень голодно. У евреев есть свои организации, и они получают много посылок.
В настоящее время здесь надо уладить много важных дел. Москва просит нас прислать списки нуждающихся врачей, их вдов и семей здесь, на Украине. Желательно также получить письма от врачей об их работе и неотложных нуждах. Списки и письма пойдут в Женеву, где идут сборы в пользу врачей, а также и профессоров всех факультетов. Русские врачи и профессора люди очень гордые и не желают просить материальной помощи, хотя и сознаются, что нуждаются во всем. О, если бы вы видели, как они живут и что едят! Но все они в один голос просят заграничных научных книг и журналов.
...Из Москвы мы получили в свое распоряжение 600 нансеновских посылок для железнодорожных служащих Харькова. Это было сущим благодеянием для них. Посылочное отделение помещается у нас тут, и мне довелось видеть нескольких получателей, явившихся за своими посылками. Одна молодая девушка в лохмотьях, но с сияющим лицом взбежала по лестнице. «Это у вас получают посылки?»— спросила она у меня. «Да, у нас».— «О, как мы рады! Спасибо!» Другие приходили усталые и бледные, со скорбными изголодавшимися лицами, и в таких одеяниях, что и пером не опишешь. «А жиры тут есть?»— осведомлялись они, принимая ящики, и, получив утвердительный ответ, расцветали улыбками, а иные крестились.»
Фру Тидеман-Ватне сохранила экстренный номер газеты, выпущенной как-то в Харькове по случаю приезда моего отца. У меня есть кое-что в переводе:
«Сегодня предполагается встреча сотрудников «Центрального комитета по борьбе с голодом» с великим другом голодающих рабочих и крестьян Советской республики Фритьофом Нансеном. Не в первый раз страждущие массы приветствуют этого мужественного и энергичного человека, великого ученого и гуманиста. Мы приветствуем профессора Нансена от имени рабочих и трудового крестьянства не только в знак признательности за крупную материальную помощь, оказанную нам организацией, носящей его имя, но прежде всего воздавая дань восхищения Нансену за то, что он разоблачил ложь и лицемерие буржуазного мира, за то, что он протянул руку помощи Советским республикам. На сей раз Фритьоф Нансен приехал к нам в тот момент, когда борьба с голодом вступает в новую фазу, когда важно не только спасать жизнь голодающих, но и позаботиться о восстановлении экономики страны. Он прибыл к нам с планами, как организовать деятельность по обновлению страны и как совместными усилиями окончательно изжить голод со всеми его последствиями.
Трудящиеся массы еще раз приносят свою сердечную благодарность и навсегда сохранят чувство глубочайшего к нему уважения за его громадную беззаветную работу. Привет другу пострадавших рабочих и крестьян Фритьофу Нансену! Да здравствует окончательная победа над голодом и его последствиями!»
Приезд Нансена в Харьков был встречен с большой радостью как населением, так и сотрудниками его миссии. На вокзале состоялась торжественная встреча при участии представителей правительства и администрации, а также членов Нансеновской миссии. Переговоры были отложены на другой день, а вечером был устроен обед в честь Нансена, на котором Лена Тидеман была почетной хозяйкой, после чего все приглашенные отправились в оперу. Режиссер спектакля и все его участники вышли перед поднятием занавеса на сцену приветствовать Нансена:
«Мы переживаем торжественный час — великий человек, гуманист Фритьоф Нансен сегодня вечером с нами!»
Все зрители аплодировали стоя, и Нансену пришлось произнести со сцены небольшую речь.
И снова публика встала и разразилась нескончаемыми аплодисментами.
На другой день состоялась конференция в ряде министерств и учреждений, а потом завтрак в украинском обществе Красного креста, где Нансена избрали почетным членом Общества. Отсюда отправились в студенческие столовые, а потом Нансен посетил детский дом своего имени. Здесь воспитывались 85 сирот в возрасте от четырех до пятнадцати лет, подобранных на улицах и проселочных дорогах, но благодаря хорошему уходу все они выглядели здоровыми и довольными. Они пели и исполняли национальные танцы, ставили живые картины. Одна девочка написала Нансену стихи и прочла их по-русски. Кончались они так;
Привет тебе, великий Нансен,
От маленьких твоих друзей!
Не забывай, великий Нансен,
Счастливых, радостных детей.
В 1922 году урожай был во многих местах хороший. В Симбирске на Волге, где был хороший урожай, миссия помощи смогла свернуть свою работу в сентябре 1922 года.
«Было почти жалко, что я никогда больше не увижу грандиозной панорамы Волги с симбирских высот»,— пишет Лена Тидеман.
Но из многих концов страны шли неутешительные известия. Русские не смогли справиться самостоятельно с голодом на Украине, в Крыму и в некоторых районах Поволжья. Не оправдались надежды на то, что нынешний урожай покончит с голодом, и на совещании, созванном Нансеновской миссией в ноябре, было постановлено еще год продолжать работу. Для отца это означало целый ряд новых докладов и новые воззвания к Лиге наций. Его сотрудники продолжали совместную работу с ним.
В июле 1923 года Нансену торжественно был вручен благодарственный адрес от Советов, опубликованный в «Известиях»:
«Совет Народных Комиссаров заявляет:
Когда обширные области РСФСР, измученные интервенцией и блокадой, испытывали неслыханные бедствия голода, большинство европейских правительств проявили полное равнодушие к страданиям миллионов голодающих крестьян в Советских республиках. И когда вновь организованная Лига наций тоже не сочла нужным помочь голодающим Советских республик, причем пришлось вести также и борьбу с противниками этой помощи, организация, созданная доктором Нансеном, спасла несметные массы от верной гибели и облегчила муки голода для населения многих районов, пострадавших от неурожая.
Щедрая помощь, оказанная д-ром Нансеном голодающим Советских республик, никогда не изгладится из памяти населения Советских Союзных Республик. В настоящий момент, когда помощь эта заканчивается, ибо миновал кризис, вызвавший голод, Совет Народных Комиссаров считает своим долгом официально выразить свою глубокую признательность д-ру Нансену, его помощникам и всем членам его организации.
Москва, Кремль, 10 июля 1923 года».
Эмиль Людвиг в своей книге «Вожди Европы» пишет: «Какое значение имел Нансен для русского народа, мне сказал взгляд старой крестьянки, когда я посетил однажды Нижнее Поволжье спустя три года после пребывания Нансена в России. Когда я назвал его имя, она перекрестилась и спросила, широко раскрыв глаза, знал ли я его. Потом коснулась рукой моей груди, словно желая передать благословение своему спасителю».

Опубликовано: БНИЦ/Шпилькин С.В.

Лив Нансен-Хейер - Книга об отце (Нансен и мир), глава 12, БОРЬБА С ГОЛОДОМ

Лив Нансен-Хейер - Книга об отце (Нансен и мир), глава 12, БОРЬБА С ГОЛОДОМ